М. Ринский В ЖИЗНЕННОМ ВОДОВОРОТЕ СТИХИ 14. ПЕРЕВОДЫ

Михаил Ринский

В ЖИЗНЕННОМ ВОДОВОРОТЕ
                   СБОРНИК СТИХОВ

Часть III. ПЕРЕВОДЫ 
( 14-е СООБЩЕНИЕ БЛОГа)

СОДЕРЖАНИЕ ЦИКЛА:

Ривка Басман:"Поэзия - обнажение души"

      Из сборника"Рассыпанные бусы"

            Жизнь

            Звёзды

            Театр жизни

     Из сборника "На струне дождя"

            Песня

            Тишина

             Бывает день тоски

             Спешим запечатлеть

    

Моше Бернштейн - "вечная свеча                                           сгоревшего народа"

             Поминальная свеча

             Два серебряных подсвечника

             Кто я

             Марк Шагал

             Раздумья

             Отчаяние утраты

             Незнакомке 

                        

Моше Сахар - многогранность таланта                     

             Мой Тель-Авив

             Тель-Авиву

             Чем мне стать?

             Недоступная синь

             Моя муза

III. ПЕРЕВОДЫ

В первые же месяцы израильского этапа моей жизни, в начале 1997 года, моя школьная подруга Маня Беленькая-Потиха, к тому времени уже израильский старожил, ввела меня в замечательный коллектив клуба идишистов – выходцев из Польши «Арбетер ринг», в то время принадлежавший ещё функционировавшей партии «Бунд». Большинство из них войну прошли через Советский Союз, кто через лесоповал, кто через Красную и Первую польскую армии. Многие знают русский. Ныне партия прекратила своё существование, а клуб стал филиалом тель-авивского Дома Шолом-Алейхема. До сих пор в нём регулярно проходят интересные встречи идишистов, а в те годы жизнь кипела под руководством секретаря израильского отделения «Бунда» Иосифа Фрайнда». Я, конечно, не стал членом партии «Бунд», ни даже завсегдатаем клуба, но, несмотря на определённо польскую заносчивость и в большинстве нелестные воспоминания о России, ко мне лично все  относились хорошо и приглашали на интересные встречи. 

Об Иосифе Фрайнде, об издателе газет на идише и искусствоведе Ицхаке Людене и ряде других интересных членов клуба я издал в 2005 году книгу «Жизнь и борьба», обновлённую и существенно дополненную в 2015м году. О многих опубликовал очерки в израильских русскоязычных газетах. Среди них нельзя не упомянуть известного деятеля культуры и диктора израильского радио на идише Михаэля Вайнапеля, выдающуюся актрису Шуру Турков, музыкальную плеяду выходцев из Литвы Блехаровичей – замечательная певица Ализа и ныне руководит хором клуба «Арбетер ринг». К сожалению, большинства героев книги уже нет в живых, как и моей школьной подруги Мани – мир их праху.

Среди тех, которые заинтересовали автора и всей своей биографией, и как личности, и своим творчеством, есть и самобытные поэты. Я не только опубликовал о них очерки (здесь – с сокращениями), но и перевёл ряд их стихов. Предлагаю читателям познакомиться с этими интересными людьми.

                                                                                                       

РИВКА БАСМАН: « ПОЭЗИЯ – ОБНАЖЕНИЕ ДУШИ».

В бесценной сокровищнице современного идиша особая роль принадлежит выдающейся современной поэтессе Ривке Басман. Особая – потому, что она не сосредоточивается только на проблемах трагедии и возрождения своего народа и её родного идиша, то есть на тематике, столь близкой поколениям Катастрофы. Поэтесса одинаково близка любому читающему её произведения. В то же время все её десять сборников стихов написаны только на идише, которому она не изменила, шесть десятилетий близко соприкасаясь с ивритом и его культурой. Поэзия Ривки Басман, как и любого большого мастера, многолика, от лирики до философии, но в целом печальна грустью восточноевропейского еврейства. Писатель и журналист Арон Шапиро свой большой очерк о поэтессе так и назвал: «Грустно тоскующий жаворонок еврейской поэзии».

Неизбывная печаль в поэзии Ривки Басман легко объяснима. Ей было всего пять лет, когда умерла её мама. Ривке было всего 16 лет, когда гитлеровские нацисты оккупировали литовский городок Вилькомер, и семья банковского служащего Ехецкеля Басмана и его жены Маши с дочерью Ривкой и сыном Арале были отправлены в гетто Вильнюса. Ривка затем оказалась в лагере Кайзервальд, и больше она со своими не виделась: все они погибли.

Первые пробы поэтического пера Ривки относятся ещё к предвоенному времени. В концлагере она продолжала тайком писать. Ещё несовершенные по форме, эти стихи уже тогда были талантливы по мыслям.

После войны  будущая поэтесса Ривка Басман и художник Шмуэль Костянский ( Муля Бен-Хаим) связали свои судьбы. Две талантливых личности объединило и единство в стремлении участвовать в борьбе за возрождение своего народа после страшной Катастрофы.

Муля Костянский родился в 1916 году в городе Лида, до 1939 года бывшего в составе Польши, ныне – Беларуси. Учился в еврейской школе и  музыкальном училище. Пройдя службу в Польской армии, затем учился живописи в Академии искусств Вильнюса. После нападения гитлеровской Германии на Советский Союз был интернирован советскими властями в Среднюю Азию, а после разгрома Германии вернулся в Польшу и принял активное участие в деятельности организации «Браха» по эмиграции еврейской молодёжи в будущий Израиль. 

В 1947 году молодые приехали из Европы в Палестину. Сразу же вступили в Хагану и участвовали в освободительной войне. В 1948 году Ривка включилась в работу поэтического кружка «Юнг-Исраэль». Параллельно с работой Ривка окончила учительский семинар, затем изучала английский язык в Тель-Авиве и совершенствовалась в английском языке и литературе в Колумбийском университете Нью-Йорка.. Вернувшись, преподавала в школе кибуца. Муля в эти годы с успехом занимается живописью, параллельно продолжая учёбу. В 1954-55 годах совершенствуется в Академии искусств в Париже. В Израиле он – уже признанный художник, секретарь Союза художников кибуцев, член ЦК  Союза художников Израиля. В 1966-68 году он возглавлял этот Союз. Ещё с 1950-х годов не раз демонстрировал свои картины на выставках в Израиле и за рубежом.

Ривка в творчестве – под стать мужу. В 1959 году выходит первый сборник её стихов «Голуби у колодца». С тех пор Ривка создала ещё девять сборников, из которых особое внимание читателей-идишистов привлекает сборник «На струне дождя», вышедший в 2002 году. Недавно стихи Ривки Басман были объединены ею в прекрасно изданный двухтомник.

В 1962-65 годах Муля и Ривка находились в Москве, где Шмуэль Бен-Хаим работал атташе по культуре Посольства Израиля в СССР. Ривка преподавала в школе при Посольстве. Это были годы движения «шестидесятников» в СССР, годы развития самиздата, прорыва современного изобразительного искусства, подготовки подъёма движения «отказников». Много важного удалось осуществить в эти годы атташе по культуре, много полезного для себя и своего творчества извлекли из пребывания в Москве и супруги Бен-Хаим.

Шмуэль – автор фресок в здании Экономической миссии Израиля в Нью-Йорке, автор мозаики в помещении Израильского филармонического оркестра в Тель-Авиве. До самой кончины в 1993 году он публиковал много иллюстраций в художественных журналах. Его работами иллюстрированы сборники и другие публикации стихов Ривки. И, наоборот,  в прекрасно изданном альбоме работ художника – немало стихов Ривки, связанных с ним лично и его творчеством.

Стихи поэтессы одновременно лиричны и мудры, что всегда – признак настоящей глубокой поэзии. Своё понимание смысла и места поэзии в современной жизни Ривка проникновенно выразила в одном из своих выступлений в Тель-Авиве, цитаты из которого  хочется привести в заключение:

«В наше время так называемого «постмодернизма», когда царствуют разные литературные стили в панораме искусств, поэзия всегда остаётся на своём постоянном месте. Она – ближайшая принадлежность человечества, так как говорит с чувством».

«Нельзя ответить на вопрос, что такое поэзия, но люди пытаются. Время от времени появляются люди, окрылённые поэтическими мыслями, которые кружат вокруг поэзии. Вопрос остаётся открытым».

«В прозе есть тоже поэзия. В то время как поэзия может быть только собой».

«Поэты утверждают, что поэзия возникает из одиночества человека».

«В наше время жёстких перемен в материализованном мире стоит задуматься, как изменится психика человека, его внутренняя жизнь, его страхи, разочарования… Душа человека будет всегда нуждаться в поэзии, как и в давние времена».

«Поэзия, в отличие от литературы в общем, не ограничена ни местом, ни действием».

«Поэзия заставляет голову взрослого иметь сердце ребёнка».

Поэтесса не только глубоко и правильно формулирует смысл и цели своего творчества, но и следует этим выводам. Её стихи переведены на многие языки мира, включая иврит и английский, польский и немецкий, французский, фламандский и русский. Ривка Басман – лауреат многих премий. Ниже - несколько стихотворений из двух сборников Ривки Басман Бен-Хаим в вольном переводе автора этой книги с идиша на русский. Не могу не упомянуть о большом удовлетворении, испытанном мною, когда, познакомившись перед газетной публикацией с приведёнными здесь очерком и переводами, поэтесса дала им высокую оценку.

Часть подстрочного перевода выполнена по моей просьбе Юрием Кремером. Им же написана музыка к ряду стихов в моём переводе. Благодарю Юрия за помощь и сожалею, что не имею возможности приложить ноты музыки.

Михаил Ринский

         РИВКА БАСМАН. ИЗ СБОРНИКА «РАССЫПАННЫЕ БУСЫ» ,1982 год

                                (Вольный перевод с идиша Михаила Ринского)

                ЖИЗНЬ

Живём, ещё не научившись жить,

И умирать – не знаем, не умеем.

Дневные краски не успев сменить,

Мы видим вдруг, что к вечеру тускнеем.

Книга Ривки Басман
"Рассыпанные бусы"

Тоскливо нам с собой наедине,

Но не умеем к людям постучаться,

И мы томимся в жизни длинном дне,

Ему желая поскорей кончаться.

Мы едем за моря, чтобы найти,

Чтобы вернуть потерянные годы,

Но нам при всём желании не уйти

От времени, от памяти природы.

Живём, ещё не научившись жить,

Свой дух лечить не научившись даже.

А ночь придёт… Но поздно нам любить:

Она глуха к тому, что ей расскажем.

                  ЗВЁЗДЫ

У Звёзд есть ореол друзей и близких,

Знакомых круг – не близко, но давно.

А счёт представленных имён немыслим -

Звезде их не запомнить всё равно.

Звезда – как все: и рода продолженье,               

И семьи, дети, внуков чистый смех,

И тёмной ночью – стоны наслажденья,

Общенья, обольщенья – как у всех.

Они живут, как все, семьёю тесной,

Лелеют внуков, как и все, точь в точь;

Стараются всегда держаться вместе,

Пока не спустится на землю ночь.

Но есть среди неисчислимо многих

Немало тех, кто сами по себе:

Забытых всеми, просто одиноких

В своём таланте, жизни и судьбе.

Их грустные страдания омыты

Слезами тайными от всех вдали.

Сравнима горечь слёз Звезды забытой

Лишь с горькой скорбью всей родной Земли.

             ТЕАТР ЖИЗНИ

Ну вот и всё. Игра без бутафорий.

На сцене – пусто. Тишина и гладь.

И в зале – ни души. Похоже, вскоре

О нас совсем не захотят и знать.

Суфлёры не нужны: короче роли.

Не доиграв порою до конца,

Актёры новой современной школы

Снимают грим со своего лица.

И впрямь: к чему теперь им эти маски?

Зачем куда-то призывать, вести?

Никто давно не верит добрым сказкам.

Никто не может указать пути.

Театр пуст. Остался сторож грозный –

Приходит, чтобы двери все закрыть.

Погасит свет, а с ним – надежды, грёзы…

Хотя бы ночью обо всём забыть…

                 РИВКА БАСМАН. ИЗ СБОРНИКА «НА СТРУНЕ ДОЖДЯ» (2002 год).

                               (Вольный перевод с идиша Михаила Ринского).

          ПЕСНЯ

Ничто бесследно не проходит,

Всё в мире оставляет след.

И дня, который на исходе, -

Его ещё вернётся свет.

Смотрите: перелётной птицей

Оставлено перо в траве -

Под лёгким ветром шевелится,

Как память в мудрой голове.

Раскачивает ветви ветер.

Проходит жизнь. Летят года…

Что было, будет, есть на свете –

Всё остаётся. Навсегда.

           

           ТИШИНА…

                

Тишина. И облако. И я.

Наш покой нарушил шум дождя.

Дождик словно говорит со мной,

Словно прилетел ко мне одной.

Туча льёт, теряя мрачный цвет.

Дождь пройдёт, - и грозной тучи нет.

Я прильну к поющей тишине,

С солнцем возвратившейся ко мне.

Одна из картин
Шмуэля Бен Хаима

          БЫВАЕТ ДЕНЬ ТОСКИ…

Бывает день тоски невыносимой,

И день душевных ран неизлечимых

И сердце защитить себя бессильно,

Как куст не может скрыться от дождя,

Как мокрый лист на дереве трепещет.

И никого, кто вышел бы навстречу.

Не знаю, будет день ли или вечер,

Когда найдём друг друга ты и я.

             СПЕШИМ ЗАПЕЧАТЛЕТЬ…

Как будто в новый путь, всегда и всюду

Спешим, пока деревья все в цвету,

Запечатлеть увиденное чудо,

Найти слова и выразить мечту, -

И снова возвращаться в поиск смысла,

Искать, за слово каждое в борьбе,

И отгонять пугающие мысли,

Умом подсказанные, о себе.

Как в путь, лучи мы солнца собираем.

Цветенья краски – описать успеть

Торопимся, всегда не успевая

Красу природы всю запечатлеть.

                                                                                                                                                                

      НАРОДНЫЙ ХУДОЖНИК-ПОЭТ

               МОШЕ БЕРНШТЕЙН

                                                   Я – вечная свеча моего сгоревшего народа.

                                                                                           Моше Бернштейн.

Если бы в Израиле присваивали творческие звания, одним из первых следовало бы  удостоить этого выдающегося мастера почётных званий сразу в двух номинациях: Народного художника и Народного поэта.

Моше Берштейн – личность совершенно уникальная. Выдающийся художник-поэт - по праву можно и нужно сказать о его неповторимых произведениях живописи, рисунка, графики, целиком посвящённых нашему еврейскому народу времён его молодости и Катастрофе так любимого им народа. Поэт-художник – хочется сказать, читая его неподражаемые белые стихи, полные не только интересных поэтических находок, но и  глубокого философского смысла.

Моше Бернштейн. Автопортрет

Времена еврейского местечка, его быт, уклад опоэтизированы этим большим мастером с силой, сопоставимой с творчеством великого Шагала. Нет, у Бернштейна – ничего от Шагала, у него всё своё, просто тематика их творчества, как певцов еврейского народа того времени, соприкасаясь, шла параллельно. Когда часы Шагала остановились,  Бернштейн продолжал идти принципиально только своим путём, находя всё новые сюжеты, штрихи и слова. В свои 85 лет он был ещё полон энергии и замыслов.

Фанатизм – не редкость в творческом мире. Моше Бернштейн, если угодно, дважды фанатик: как художник и как поэт, причём фанатик одной темы - Катастрофы еврейского местечка.

В его мастерской-музее было много работ, которым, как и многим его произведениям, давно место в коллекциях. Но они ещё были при нём, потому что мастер продолжал думать, находить новые варианты – так  же, как поэт просыпается ночами, чтобы вписать или исправить одну лишь строчку. Недаром Моше и большой поэт тоже.

Главное – то, что М. Бернштейн –  художник и поэт только своего народа, что отличает его от того же Шагала и выдвигает по праву на особое место в искусстве идишкайта. Он принципиально шёл своим путём, не очень-то востребованным официальным искусством нашей страны. Извечная  его тема - Катастрофа, трагедия его близких, мученически погибших в горниле Холокоста. В каждом произведении - любовное, бережное отношение к памяти простых евреев времён его детства и юности, прожитых в польском городке Картуз-Береза.

Родился Моше в 1920 году, то есть он – ровесник независимой Польши. Семья была религиозная, поэтому многие работы художника как бы молитвенны, особенно ранние. Самородок, выходец из народа, Мойшеле – как его любовно называли многочисленные друзья до самой кончины – получил профессиональное образование в Художественном училище города Вильно и после раздела Польши в 39-м оказался по восточную сторону от новой границы. Отрыв от близких и затем их трагическая гибель от рук нацистов навсегда оставили глубокий незаживающий рубец на душе этой ранимой творческой личности.

 Восемь лет, прожитые молодым художником в оккупации и в Советском Союзе в обстановке человеческого горя и лишений тяжёлой войны, отразились на формировании найденного им своего неповторимого стиля. Его работа в контакте с российской культурой в условиях обострённого восприятия ею жестокости нацизма, в том числе по отношению к еврейскому народу, оставила в душе Моше уважительное отношение к народу и культуре этой страны. В его творчестве – призывность, обращение к людям, которые были свойственны и российским мастерам культуры в то трагическое время, начиная от плакатной техники и кончая поэзией, их антинацистская  направленность, и при этом - собственные средства  творческого самовыражения.

В 1947 году Моше выехал в Израиль и в год рождения нового государства стал его гражданином. А в 49-м он уже участник выставки «Оманим олим» - «Художники-репатрианты». Всего лишь через год - персональная выставка, затем – полное признание: выставки в музеях Тель-Авива, Хайфы, Иерусалима. Признание  и его тематики, и его самобытной техники работы тушью, основной в его творчестве. Он прекрасно владел и темперой, и акриловыми красками, но выработанная им особая манера «чёрным по белому» наилучшим образом подходила для ностальгической и трагедийной тематики его произведений.

По словам его многолетнего друга и сподвижника, поэта и редактора журнала «Голдене кайтн» - «Золотое руно»- Авраама Суцкивера: «Его живопись не только народная, но и современная, и самая популярная. Если сегодня реалистическое искусство не настолько модно и популярно, то Мойшеле Бернштейн относится к лагерю художников, близких к модернизму. Его чёрно- белое видно даже в темноте».

                              

                Еврейское местечко – иллюстрация к собственным стихам

                                    в  книгах М. Бернштейна и журналах.

Моше  многократно удостаивался именных премий, званий, медалей. Этих наград могло бы быть гораздо больше, не будь Моше Бернштейн исключительно скромен, в чём автор убеждался не раз при личных встречах. И если он часто использовал в своём творчестве автопортрет, то это отнюдь не для саморекламы, а для самовыражения, как средство обратить внимание на что-то важное, оставляя в тени свою персону.

Работы М. Бернштейна дважды экспонировались в Голландии, дважды – в Париже. Авраам Суцкивер свидетельствовал: «Когда я приезжаю в Париж, как гость, в Монреаль, в Нью-Йорк, в Лондон и даже в Тель-Авив, я вижу его картины, и я сразу осознаю, что я в еврейском доме. Как будто я вижу мезузу на косяке двери».

Автор этой книги, переводя с идиша стихотворения Моше, старался передать разнообразие и в то же время цельность творчества поэта-художника. Ниже – вольный перевод с идиша  его произведений, выполненный с помощью подстрочников Анны Вайнер, которую от всего сердца благодарю. Перевод «Двух серебряных подсвечников» положен на музыку композитором Юрием Кремером  и записан  замечательной певицей Ализой Блехарович, много лет близко знакомой с Моше Бернштейном.

Сила воздействия творчества Моше Бернштейна, целиком посвящённого Катастрофе еврейского местечка, так  велика, что часто и ныне встречаешь в газетах и книгах иллюстрации, заимствованные у художника.  Его наследие будет жить и пробуждать память и чувства людей ещё долгие годы.

Михаил Ринский

                                       СТИХИ МОШЕ БЕРНШТЕЙНА

                                 в вольном переводе с идиша Михаила Ринского

         ПОМИНАЛЬНАЯ СВЕЧА

Я – поминальная свеча ему,

Сожжённому народу своему.

Вся жизнь моя горит свечою этой,

Возвысившись над мыслью, над планетой.

Близка мне боль людских страданий. С ними

Я голову склоняю пред святыми.

И слёзы, оплавляясь, то и дело

Горячим воском падают на тело.

Средь траура молитвою мерцаю,

Своим примером силы придавая

В страданиях оставшимся живым –

Наперекор невзгодам роковым.

Дни тягостной тоски сменяют ночи:

Закат… Рассвет… Мой век рассредоточен,

Чтоб с вашими святыми именами

Свеча сияла высоко над нами.

     ДВА СЕРЕБРЯНЫХ ПОДСВЕЧНИКА

Бродя по старому парижскому бульвару,

В невзрачной пыльной лавке антиквара

Нашёл я два серебряных подсвечника –

Два солнца, две утехи человеческих.

Знакомой формы тонкий силуэт.

Я вспомнил маму, годы детских лет;

Я вспомнил руки тёплые её;

Вернулись вдруг в сознание моё

Наш старый дом с гравюрами на стенах,

В нём – тайны маминых молитв самозабвенных.

Подсвечники я взял. Я помню – в детских

Годах на наших улицах еврейских

За стёклами окон горели свечи

И освещали нам субботы встречу.

Подсвечники беру у антиквара,

Беру их в жизнь свою из лавки старой,

Чтоб грани серебра своим мерцаньем

Будили свет моих воспоминаний.

            КТО Я

Я – человек из плоти, злой и нежный.

И я – волна затерянной надежды,

Которая смывает свой же след.

Я – собственного солнца луч в судьбе,

И сам я  освещаю путь к тебе, -

И властной надо мною силы нет.

Смешал свой страх я с грустью в тишине –

Здесь всё понятно, объяснимо мне.

Что ж, человек я. Но судите сами:

Зачем смешал я радость со слезами?

           МАРК ШАГАЛ

Ангел застыл пред своим удивлением –

Ищет прошедшее, ищет «вчера».

В бликах ребёнок, состаренный гением.

Солнца невидимого игра

На окровавленном, стонущем небе.

Плоская, грустно восходит луна.

Чистую, нежную королеву

Ангел крылатый уносит из сна.

Снова бы в « Тысяча и одной ночи»,

Жизнью еврейской местечко живёт.

Птичка над  рынком: подпрыгнет, подскочит,

С крыши на храме нам грустно поёт.

Ангелы пухлые пальцы целуют.

Щедро рассыпано серебро.

Небо лучится, играет, ликует,

К людям взывая: «Творите добро!»

 

К Марку Шагалу

   РАЗДУМЬЯ

В лесу родившись, зверем стал бы ловким;

В горах – обрёл бы пастуха сноровку.

Но я родился в улочках местечка

И быть евреем обречён навечно.

Уверен, молод, по дорогам мира

Бродил, нося с собою кисть и лиру.

Но жизни занавес мой золочёный

Упал, обильно кровью окроплённый.

Я в лес бежал. Мог обратиться в зверя,

Но лишь остался маленьким евреем.

В горах я от опасностей укрылся, –

И так и в пастуха не превратился.

Но с самоотречением, с отдачей

Я утешал других, сам чуть не плача.

Мечту о вечном мире я лелеял,

Когда текла в местечках кровь евреев.

Как листик на ветру, так я метался –

Евреем обездоленным остался.

Теперь, когда повсюду кисть и лира

Почти забыли Катастрофу мира;

Когда молчат радетели свободы

О Холокосте моего народа, -

Я не забыл. Мне не остановиться:

Ищу знакомые мне с детства лица,

Ищу их часть, семитский профиль тонкий,

Ищу глаза еврейского ребёнка.

Освенцима высвечивают блики

Еврейские замученные лики.

В миру, который люди потеряли,

Глаза мои ещё не отыскали

Моей души пожизненного плача.

Но я ищу, надеясь на отдачу.

Свои болезненные сны я внёс

В мои стихи, рисунки… Каждый вечер

В душе евреям зажигаю свечи,

Которых уничтожил Холокост.

Моше Бернштейн
." Руки к небесам"

   ОТЧАЯНИЕ УТРАТЫ

Я не был удостоен чести

В ваш смертный час быть с вами вместе.

Был для меня закрыт к вам путь.

И я живу. Вас не вернуть.

Трагизм и ужас Холокоста

И смерти неизбежной поступь –

Как будто был я с вами… Страшно

Мне было – маленькой букашке.

Но слышал я призыв свой к жизни,

Возвышенный в своём трагизме,

Как мог звучать, сливаясь в стон,

Вокруг нас колокольный звон.

       НЕЗНАКОМКЕ

Слезинки глаз твоих – жемчужины

В моё упали одиночество, -

Свеченье их так было нужно мне:

С ним снова жить на свете хочется.

Деревья шепчут сокровенное,

Луна, скучая, с ночью нежится…

И ты – явленьем, откровением,

И ароматами, и свежестью…

Пои слезами глаз твоих

Мечты иссохшие поля.

Неужто жемчугов святых

Не доживу увидеть я?

Изгибы тела, и слеза,

И смех твой не знакомы мне.

Твои шаги, твои глаза –

В прекрасном фантастичном сне.

      МОШЕ САХАР:    МНОГОГРАННОСТЬ ТАЛАНТА

 Доброволец, одним из первых прибывший на помощь молодому еврейскому государству. Школьный учитель с 40-летним стажем. Интересный поэт, на стихи которого исполняли песни и сама Марлен Дитрих, и Давид Эшет. Художник. Сценарист. Переводчик.

Всё это Моше Сахар успел, несмотря на то, что детство и юность его прошли в тяжелейших условиях. Моше было 11 лет, когда семья польского портного Бинема Сахара, спасаясь от нацистов, оказалась в Бресте, откуда беженцев в теплушках привезли в приполярный Сыктывкар и далее на машинах – в глухой посёлок, на лесоповал. Лишь в 1943-м семья «отогрелась» в дагестанском Кизляре, а в 46-м вернулась в Польшу. Но во время страшного погрома в Кельце польские антисемиты проломили череп отцу, и, окончательно прозрев, семья Сахар нелегально переправилась через Чехословакию в Австрию. Уже здесь Моше приобрёл первый опыт журналистской работы в газете на идише и напечатал первые стихи.

Моше Сахар. Автопортрет

В 1948-м провозглашено Государство Израиль, - и тут же – война с арабами. 20-летний Моше Сахар – в числе инициаторов немедленной помощи молодой стране. Он – в группе, нелегально срочно переправленной в Италию, а затем в Израиль на военно-транспортном самолёте советского производства, но без опознавательных знаков.  Прямо с аэродрома их перевезли в Иерусалим.

Далее – ещё не одна война, а в перерывах – работа воспитателя трудных детей и школьного учителя сначала в Иерусалиме, а с 1959 года – в Тель-Авиве. Одновременно – учёба в университете, диплом учителя. Ещё в Иерусалиме Моше  увлёкся поэзией под руководством поэтессы Лэи Голдберг. Здесь же он занялся переводами, театральными сценариями, текстами песен, в том числе для пьесы по «Педагогической поэме» Макаренко, поставленной в театре «Шалаш», музыка Иоханана Зарая. Одна из песен обрела всемирную известность благодаря Марлен Дитрих: «Песня шакала» вошла в её репертуар. В этот период М. Сахаром сделаны переводы с иврита на идиш еврейско-польского писателя Мордехая Гебиртига.

После переезда в 1959 году в Тель-Авив Сахар, продолжая учительствовать, одновременно много работал для театра, переводя спектакли с иврита на идиш, издавал книги своих стихов. В театре «Идишшпиль» была поставлена переведённая Сахаром польская пьеса по одному из романов Ильи Эренбурга. Известный исполнитель песен на идише Давид Эшет записал кассету целиком из песен на слова Сахара.

Как художник Моше развивался постепенно, вначале ограничиваясь рисунками для своих учеников на уроках. Но ныне в его активе уже несколько престижных выставок сочных и гармоничных абстракций, портретных зарисовок, графических экспромтов.

Стихи Моше Сахара образны; у него острый глаз и умение высветить мысль. Пишет он и на иврите, и на идише. В то же время Моше – убеждённый идишист, он любит этот язык.

В творчестве  Сахара как художника и как поэта есть что-то их объединяющее. Скорей всего это то, о чём в своё время писал Леонардо да Винчи: «Живопись – это поэзия, которую видят, а поэзия – это живопись, которую слышат». Поэтому так выразительны абстракции и так образны стихи этого многогранного человека.

                                                                                Михаил Ринский.

                                        СТИХИ МОШЕ САХАРА

                                   Перевод Михаила Ринского.

                                            

         МОЙ ТЕЛЬ-АВИВ

                  (с иврита)

Я люблю тебя, мой город.

Мы сроднились. Ты мне дорог.

Я по улицам хожу -

Каждый дом знаком и близок:

Стар и нов, высок и низок -

Я о каждом песнь сложу.

Здесь стоять нельзя без чувств:

Вид на море интересный.

Дому моему здесь место,

Да карман, признаться, пуст.

Всё мне ценное - в котомке.

В ней - народа скорбь и грусть,

Собранные для потомков:

Знают пусть и помнят пусть.

Но сегодня, в честь твою,

Нет ни скорби и ни грусти.

Город мой, тебе пою

С добрым чувством.

            

          ТЕЛЬ-АВИВУ

            ( с иврита)

Полунищ, полубогатый,

Приласкал тепло меня ты.

Принял ты меня, как сына.

А сынишка новый твой

Плохо помнил папы имя.

Книга Моше Сахара
"Мой любимый для меня
построил дом"

Но приехал - как домой.

С первых дней с тобой сживаюсь:

Грохот, шум. Дома - старьё!

Но как утро - просыпаюсь

С ощущением: «Моё»...

Кто-то ищет недостатки -

Город им - что жуть сама:

И фасады не в порядке,

И развалины - дома.

«Нас снесут!» - хибары эти

Сами шепчут по ночам.

Слышу, как скрипят, ворчат.

Вижу, как трудяга - ветер

Превращает камень в пыль.

Но в них всё: фасады, стиль,

Словно старое вино,

Разлюбить мне не дано.

      ЧЕМ МНЕ СТАТЬ?

              (с идиша)

Скажи, чем для тебя мне надо стать,

Чтоб ты могла почувствовать, понять...

Быть может, стать дождём мне в небе сонном,

Чтоб каплями жемчужными его

Твою причёску превратить в корону

И, слов не дав сказать ни одного,

Твои сухие губы увлажнить

И пламя  страсти мнимой погасить.

Быть может, нежным ветром надо стать

И стан твой стройный бережно обнять;

Глаза прикосновеньем пробудить

И вызвать дрожь в тебе, и возбудить,

Чтоб ты могла почувствовать, понять...

Скажи, чем для тебя мне надо стать?

  НЕДОСТУПНАЯ СИНЬ

              (с идиша)

Как невзрачно за оконцем:

Неба синь и яркость дня,

И пылающее солнце -

Всё сокрыто от меня.

Протираю окна, мою -

Серость хмурая в окне...

Любоваться синевою

Не дождаться, видно, мне.

         МОЯ МУЗА

           с идиша)

Ты остановилась у порога

Мысли нерешительной моей.

То ль не расположена ты к ней,

То ли чем расстроена немного...

Опустила голову и руки.

Молча взгляд холодный отвела.

Вижу: музе мысль не подошла.

Лучше я оставлю вас в разлуке.